Ключ к Ребекке - Страница 72

Мысли о Вандаме делали Елену счастливой, но длилось это недолго — тут же приходили воспоминания о Вульфе. Елена знала, что может в любой момент избавиться от неприятных ощущений, просто отказавшись встречаться с Вульфом. Она же не обязана исполнять роль приманки для убийцы. Мысль об этом ее преследовала — так человек, у которого болит зуб, не в силах его не трогать.

Елена потеряла интерес к тряпкам и отправилась домой. Ей захотелось приготовить омлет на двоих, но ведь и за возможность поужинать в одиночестве следует быть благодарной. Елена слишком хорошо помнила эту дикую боль в животе по утрам, когда, не получив ужина вечером, просыпаешься без единой надежды получить завтрак. В десятилетнем возрасте Елена часто задумывалась о том, сколько человек может просуществовать без еды и долго ли будешь умирать от голода. Без сомнения, детство Вандама не было омрачено такими вопросами.

Елена уже входила в подъезд своего дома, как вдруг ее окликнули:

— Абигайль!

Она остолбенела, не осмеливаясь повернуться. Словно к ней обратилось привидение.

— Абигайль!

Она заставила себя обернуться. Из тени вышел человек — старый, плохо одетый еврей со спутанной бородой, в резиновых сандалиях на ногах со вздутыми венами…

— Отец, — растерянно прошептала Елена.

Он стоял и просто смотрел на нее, как будто боясь прикоснуться.

— По-прежнему красива… — наконец пробормотал он. — И не бедна.

Она порывисто подалась вперед, поцеловала отца в щеку и отступила назад. Она не знала, что сказать.

— Твой дедушка, мой отец, скончался.

Елена взяла его за руку и повела вверх по лестнице. Все было как во сне.

— Ты должен поесть.

Едва войдя, она сразу же потащила его в кухню, включила плиту и принялась разбивать яйца.

— Как ты нашел меня?

— Я всегда знал, где ты живешь, — ответил он, — твоя подруга Эсми пишет своему отцу, а я иногда с ним вижусь.

Эсми вряд ли можно было назвать подругой — просто знакомая, на которую Елена натыкалась на улице раз в два-три месяца. Она никогда не говорила, что пишет письма домой.

— Я не писала тебе сама, потому что боялась, что ты попросишь меня вернуться.

— У меня бы язык не повернулся сказать тебе: приезжай, твой долг — голодать вместе со своей семьей. Нет. Но я не выпускал тебя из виду.

Елена порезала помидоры в омлет.

— Ты бы мог сказать мне, что лучше голодать, чем вести аморальный образ жизни.

— И что? Я был бы не прав?

Она повернулась к нему. Глаукома, которая поразила его левый глаз много лет назад, теперь распространилась и на правый. По ее подсчетам, отцу было пятьдесят пять, но выглядел он на семьдесят.

— Да, ты был бы не прав, — сказала она, — жить всегда лучше, чем умирать.

— Может быть.

На ее лице, должно быть, отразилось удивление, поэтому он пояснил:

— Я теперь не так держусь за свое мнение, как когда-то. Старею.

Елена разделила омлет пополам, выложила его на две тарелки и поставила на стол хлеб. Отец вымыл руки и прочел над хлебом молитву. Елена сама удивилась тому, что этот ритуал не привел ее в ярость. В чернейшие моменты своего одинокого существования она проклинала отца и его религию за все те унижения, которые ей довелось испытать. Она стремилась воспитать в себе равнодушие или по крайней мере что-то вроде умеренного презрения к своему «старику», но ничего не получалось. Теперь она смотрела, как отец молится, и думала: «Вот, значит, как я поступаю, когда человек, которого я ненавижу, появляется на пороге. Я целую его в щеку, привожу в дом и кормлю ужином».

Они приступили к трапезе. Отец был очень голоден и жадно набросился на еду. Елена терялась в догадках: зачем он пришел? Неужели из-за смерти деда? Нет. Это, возможно, одна из причин, но должно быть что-то еще.

Она стала расспрашивать о сестрах. После смерти их матери все четверо так или иначе порвали с отцом. Две дочери уехали в Америку, одна вышла замуж за сына того, кто был ненавистнейшим врагом отца, а младшая, Наоми, выбрала самый верный способ бегства — умерла. Елену вдруг осенило, что ее отец должен теперь находиться на грани отчаяния.

Он, в свою очередь, спросил ее, чем она занимается. Елена решила сказать правду.

— Англичане пытаются поймать одного человека. Они думают, он немецкий шпион. Моя задача — сойтись с ним, я вроде приманки в ловушке… Но думаю, что это долго не продлится…

Отец перестал жевать.

— Тебе страшно?

Она кивнула:

— Он очень опасен. Он зарезал офицера. Вчера вечером… я должна была встретиться с ним в ресторане. Предполагалось, что англичане схватят его там, но что-то пошло не так, и я провела с ним целый вечер наедине. Это было ужасно. А когда все кончилось, один англичанин… — Она глубоко вздохнула. — В общем, я, наверное, не стану им больше помогать.

Ее отец снова принялся за еду.

— Тебе нравится этот англичанин?

— Он не еврей, — с вызовом ответила она.

— Я вам больше не судья.

Елене было трудно к этому привыкнуть. Неужели ничего не осталось от ее прежнего бескомпромиссного отца? Она поднялась, чтобы налить отцу стакан чая.

— Немцы наступают, — сказал он спокойно. — Для евреев это катастрофа. Я не хочу здесь оставаться.

— Куда же ты собираешься? — нахмурилась Елена.

— В Иерусалим.

— Но как ты туда доберешься? Поезда забиты, для евреев существуют квоты…

— Я пойду пешком.

Она изумленно уставилась на него. Не может быть, чтобы он говорил серьезно, но ведь и шутить такими вещами он бы не стал.