Ключ к Ребекке - Страница 105

105

За окном — грязно-кирпичные домики на окраинах города, коровы и овцы, бредущие по узким пыльным улицам… Мне всегда было непонятно, что они едят — эти городские овцы. Где они пасутся? Задницы-то у них жирные… В этих маленьких темных домиках, разбросанных вдоль железной дороги, нет водопровода. У дверей, прямо на пыльной земле, сидят, скрестив ноги, женщины и чистят овощи. Рядом разлеглись кошки… Сколько грации в египетских кошках… В Европе таких нет, там они все жирные и неповоротливые… Неудивительно, что кошка здесь считается священным животным: говорят, котята приносят удачу. А вот англичане больше любят собак. Отвратительные животные эти собаки: грязные, слюнявые, раболепные… Постоянно виляют хвостом и что-то вынюхивают. Кошка выше этого. А быть выше — самое главное. Все в мире делятся на хозяев и рабов. Я держу голову высоко, как кошка; мне нет дела до простолюдинов; у меня есть свои дела, о которых никто не знает; я использую людей, как кошка использует своего владельца, не испытывая благодарности, не поддаваясь эмоциям, принимая то, что дают, не как подарок, а как принадлежащее мне по праву. Я — хозяин, я — немецкий нацист, я — египетский бедуин, я рожден, чтобы править.

Сколько часов ехать до Асьюта? Восемь, десять? Времени мало. Нужно еще найти Исмаила. Он должен быть у родника или где-то недалеко. Взять передатчик. Сегодня же в полночь передать донесение Роммелю. Подробный план оборонительных позиций англичан! Вот это удар по противнику! Надеюсь, они не поскупятся на медаль для меня… Немцы входят в Каир — как подумаю, дух захватывает. Уж мы наведем в этом городе порядок! Что за великолепное сочетание — немцы и египтяне — порядок днем и чувственность ночью, тевтонская технология и бедуинская дикость, Бетховен и гашиш. Если у меня все получится, если я доберусь до Асьюта и свяжусь с Роммелем, тогда ему останется сделать последний шаг — смести оборонительные рубежи с лица земли, прорваться в Каир, уничтожить британцев… Вот это будет победа! Нет, я не подведу… Ради такого триумфа! Такого умопомрачительного триумфа!»

«Меня не стошнит, меня не стошнит, меня не стошнит. Я слышу эти слова в стуке колес. Я уже слишком большой, чтобы меня рвало в поезде, — в последний раз это было три года назад. Папа взял меня с собой в Александрию, купил мне конфеты, апельсины и лимонад. Я тогда слишком много съел, не надо об этом думать, мне плохо от одних мыслей о еде. Папа сказал, что не я виноват, а он… Хотя иногда мне бывало плохо, даже если я не ел. Сегодня Елена предлагала купить мне шоколадку, но я отказался. Я сказал „нет, спасибо“, потому что я уже достаточно взрослый, чтобы сказать „нет, спасибо“, даже если мне предлагают шоколад. Ой, я вижу пирамиды: одна, две и еще маленькая третья. Это, наверное, Гиза. Куда мы едем? Он же должен был отвезти меня в школу. А потом достал нож. У него изогнутое лезвие. Неужели им правда можно отрезать голову? Где папа? Я должен быть в школе. У нас с утра география, тест по норвежским фьордам, я вчера всю ночь учил… Оказывается, зря мучился, контрольную я все равно прогулял. Все остальные уже написали, и мистер Джонстон собирает листочки. „И ты называешь это картой, Хиггинс? Это больше похоже на рисунок твоего уха, дружок!“ Все смеются. „Смит не знает, как писать Москенсштраумен. Напиши это слово пятьдесят раз, тогда запомнишь“. И каждый рад, что Смит — это не он. Старик Джонстон открывает учебник. „Следующая тема — арктическая тундра“. Жаль, что я не в школе.

Хоть бы Елена догадалась обнять меня! Мне не нравится, как этот человек на меня смотрит. У него такой довольный вид, кажется, он сумасшедший… Где папа? Если я не буду думать о ноже, его как будто и не будет. Я не должен думать о ноже. Но если я сосредоточусь на том, чтобы не думать о ноже, это все равно что думать о нем. Совершенно невозможно не думать о чем-то. Как люди перестают о чем-то думать? Случайно. Случайные мысли. Но ведь все мысли случайны. Ну вот, я уже целую секунду не думал о ноже. Если бы я увидел полицейского, я бы бросился к нему и закричал: „Спасите меня! Спасите!“ Я бы сделал это так быстро, что он не успел бы меня остановить. Я очень быстро бегаю, быстрее ветра. Нет, пускай это будет не полицейский, а офицер. Нет, генерал! И я крикну тогда: „Доброе утро, генерал!“ Он удивленно посмотрит на меня и скажет: „Ну-с, молодой человек, а вы славный парнишка!“. „Простите, сэр, — скажу я, — я сын майора Вандама, а этот человек похитил меня, когда папы не было дома. Мне жаль беспокоить вас, но мне нужна помощь“. „Что? — воскликнет генерал. — Послушайте, милейший, разве так можно поступать с сыновьями британских офицеров? Это вам, знаете ли, не крикет! Убирайтесь отсюда, слышите? Кем вы тут себя вообразили? И нечего грозить мне этим жалким ножичком, у меня есть пистолет!.. Ты смелый парень, Билли. Смелый парень. Каждый день наших ребят убивают в пустыне. А дома на головы нашим близким падают вражеские бомбы. Немецкие подводные лодки атакуют наши корабли в Атлантическом океане, моряки падают в ледяную воду и тонут. Ребята из ВВС гибнут над просторами Франции. Они такие же смелые, как и ты. „Выше нос! К черту эту войну!“ — вот как они говорят. Черт бы побрал эту войну! А потом они снова залезают в кабину самолета, торопятся в бомбоубежище, выпускают торпеды по подводным лодкам противника и пишут письма домой…“ Я почему-то думал, что война — это здорово. Теперь я понял. Это вовсе не здорово. Меня тошнит от войны».

«Билли такой бледный. Ему нехорошо. Он старается не поддаваться страху. Зря он это делает, лучше бы вел себя как нормальный ребенок — плакал бы, кричал, устраивал истерики; Вульфу было бы труднее с ним справиться. Но Билли не из таких, его учили быть сдержанным, не плакать и контролировать себя. Он знает, как повел бы себя в трудной ситуации папа, а что еще остается делать мальчишке, как не копировать отца?

105